Олег Штефанко: «На будущее, как всегда, не загадываю»

Опубликовано Сентябрь 2016г. Номер 9    ссылка на оригинал в журнале Караван Историй

Откровенное интервью артиста о своей жизни до и после отъезда в Америку.

Когда в двухтысячных начал мотаться между Америкой и Россией — по полгода не был дома. Почти все праздники жена проводила в США одна и в результате не выдержала: «Больше так не могу!» Поначалу очень обидно стало, но постепенно я осознал, что Лариса к этому пришла не сразу и не так легко...

— С одним чемоданом я стоял посреди пустынной улицы в южном районе Манхэттена — Сохо. Вокруг — высотки с неосвещенными окнами, редкие фонари, февральский ветер с океана кружит в воздухе мусор... Безрадостная картина усугубляла панику: «Зачем приехал? Может, это ошибка?» Но назад пути не было: в 1992-м я оставил жену с маленькой дочкой в постперестроечной Москве и подался в Америку искать для нас лучшей жизни. Не возвращаться же обратно как побитая собака!

Ехал не в Голливуд — если честно, в тот момент не надеялся, что смогу и дальше работать актером. Иллюзий не строил — кому я здесь нужен? Впрочем, у меня никогда не было привычки загадывать на будущее...

— Ничего подобного не планировал... Папа вообще долго считал, что это несерьезная профессия. Семья у меня не актерская, даже не творческая: мама Ирина Михайловна училась на медработника, папа Степан Иосифович — на горного инженера. В Донецкую область, где позже я появился на свет, они приехали из разных мест. Мама — из-под Ельца Липецкой губернии. Ее семью раскулачили после революции, надо было выживать, а под Донецком тогда росли шахтерские поселения, и бабушка решилась на переезд.

У папы другая история: он родом из Словакии. После освобождения страны местных жителей стали призывать переезжать в СССР: на Украине его семье выделили землю под хозяйство.

Познакомились мама с папой на танцах. Поженились, вскоре родили меня... Они были молодые, дурные: рассказывали, как однажды оставили меня, двухлетнего, дома одного. Дали стопку книжек — в основном медицинских справочников — и предупредили: «Никому не открывай». Я заперся на щеколду и листал себе толстые тома. Конечно, ничего не понимал, но процесс нравился. Вечером родители ломились в дверь собственного дома:

— Олежек, открой!

— Низзя, дома никого нет! — отвечал, как обучили.

Пришлось стекло высаживать, чтобы попасть внутрь — таким послушным оказался их сын.

С тех пор меня старались оставлять с бабушками и дедушкой. Те баловали, все позволяли. В десять лет, когда родился младший брат Стас, стал еще более самостоятельным. Часто ездил в пионерские лагеря — обворовывал там фруктовые сады, дрался с местными... Беспокойства доставлял родителям немало — несколько раз вообще чуть не погиб. Взял чужой велосипед покататься, разогнался, перед проезжей частью жму на тормоз, а он не работает! Вылетел прямо перед грузовиком — тот меня сбил, но не раздавил. Чудом угодил между колесами. И под лед проваливался, и в речке тонул: плавать не умел, но признаться друзьям постеснялся и полез в воду за компанию. Шагнул, и дно ушло из-под ног. Хорошо, на берегу сидели взрослые — бросились спасать.

Наказывала за проделки всегда мама: плачет, бьет, потом снова плачет. Папа обычно занимал нейтральную позицию и ни во что не вмешивался, но я его почему-то все равно побаивался. Мы не были так близки, как с мамой, хотя имели общие мужские увлечения: отец все время что-то мастерил, надстраивал балкон, чинил технику... И я помогал, теперь дома тоже постоянно крашу и строгаю. В общем, с руками дружу.

Маме же обязан творческими задатками: в четыре года она решила отдать меня на скрипку. Во втором классе попал в коллектив народных танцев, а в четвертом учителя заметили, что хорошо читаю стихи, и предложили записаться в кружок художественного слова в Доме пионеров (где меня и готовили к поступлению в театральный институт). С тех пор от школы часто катался по разным фестивалям, что позволяло прогуливать уроки. А непосредственно к профессии подтолкнул случай: в классе появилась новенькая, которая усиленно готовилась в актрисы. Мы оказались за одной партой, и этой девочке удалось заразить меня своей мечтой. В Донецке было всего два института: торговый и политехнический, но ни тот ни другой не интересовал. Со временем я понял, что вообще не могу заниматься одним и тем же больше месяца — надоедает. А актер постоянно меняет маски.

Летом поехали с мамой в Москву: я подал документы в Щепкинское училище и Школу-студию МХАТ. В другие театральные вузы не стал даже соваться — попросту не знал, где они в столице находятся. Прошел в оба, на третьем туре надо было определяться. Заметил, что во МХАТ берут ребят крупных, фактурных, а я в свои шестнадцать был мелким — вытянулся и возмужал только годам к двадцати пяти. В общем, решил не искушать судьбу и отнес документы в Щепкинское. У меня был жуткий украинский говор, но при всем своем природном стеснении я понимал: это мой звездный час. Поэтому с готовностью показывал, что просили: петь — пожалуйста (хоть и не умею)! Плясать — так цыганочку с выходом! Набиравший курс Виктор Иванович Коршунов сначала во мне сомневался, но другие педагоги его убедили: «В парне что-то есть!»

— Кто-нибудь еще с вашего курса стал известным?

 — Со мной учились Игорь Христенко, Дима Назаров... Последний был тогда еще без своих знаменитых усов. Подрабатывал на кондитерском комбинате и приносил оттуда всякие вкусные рулеты, пирожные — подкармливал весь курс, чему особенно радовались мы, приезжие. Я с тремя однокурсниками обитал в общежитии на Лосином Острове. До училища добирались на электричке, иногда шиковали — за два рубля вчетвером брали машину. Потому что опаздывали частенько: почти каждую ночь в общаге случались посиделки с гитарами... Жили весело и бедно. Родители всем присылали провиант, и иногда на общем столе оказывались причудливые сочетания, например шмат сала и банка малинового варенья. А хлеба при этом никто не купил!

В другой общаге Щепкинского — в Дмитровском переулке — началась моя первая студенческая любовь. Там кроме театральных обитали студенты консерватории. И я познакомился с прекрасной альтисткой из Хорватии. Она уже научилась неплохо говорить по-русски. Года полтора встречались, и я, надо сказать, был весьма серьезно настроен. С юности имел чутье: мой человек или нет. Но тут в Москву нагрянули ее родители из Загреба. Состоялось довольно прохладное знакомство, а потом девушка призналась: «Папа запрещает нам встречаться». Я даже не понял почему. Скорее всего, просто не хотел отпускать дочь на постоянное жительство в Россию. Из-за первого в своей жизни расставания, конечно, сильно переживал. Помогала профессия — все эмоции выносил на сцену.

Уже на втором курсе я начал играть в массовке в Малом театре, потом получил полноценную роль в постановке Петра Фоменко «Любовь Яровая» — у нас было много сцен с Юрием Соломиным. Он преподавал на соседнем курсе и был моим кумиром. В театре в те годы служили сплошь народные и заслуженные: братья Соломины, Михаил Царев, Руфина Нифонтова, Евгений Весник... Студенты лишнее слово боялись вымолвить, только затаив дыхание наблюдали за их игрой. Я любил просто приходить на репетиции мэтров, смотреть из зала, учиться. И очень расстроился, когда после окончания «Щепки» троих однокурсников сразу приняли в театр, а меня нет. Правда, Коршунов вскоре настоял, чтобы взяли и Штефанко. Узнал об этом случайно: как раз пригласили в картину «Через Гоби и Хинган», съемки частично проходили за границей, а для разрешения на выезд требовалась рекомендация. Обратился в «Щепку» и с удивлением услышал: «А что же у себя в Малом не попросишь?»

Конечно, не всем в театре нравилось, что я совмещаю сцену и съемки, некоторые ворчали: «Машину за ним присылают, а все равно приходится ждать на репетиции!» Даже у народных артистов в крови профессиональная ревность. Но руководитель театра Михаил Иванович Царев шел навстречу: отпустил на два года, когда Станислав Говорухин пригласил на роль Джона Манглса в фильме «В поисках капитана Гранта».

Я был молод, путешествиями не избалован, а съемки проходили в Батуми, Франции, Крыму, Болгарии... Нам предоставили настоящее парусное судно, и группа много времени проводила на воде. Коллектив собрался замечательный: Николай Еременко-младший, Владимир Гостюхин, Тамара Акулова... Говорухин вел себя с актерами по-отечески: после работы устраивал застолья с разговорами за полночь. Хотя я со своим умением попадать в экстремальные ситуации прибавил ему хлопот. Однажды снимался верхом, в седле — мне дали ретивого скакуна. На секунду отпустил поводья, и конь пошел по своим делам. Что цель у него амурная, я понял, только ощутив отпор кобылицы — та игриво лягнула ухажера в бочину, где в стремени болталась моя нога. Раз — и нет артиста! Наложили гипс, нашли сапог на пару размеров больше, но я все равно чувствовал себя одноногим пиратом Джоном Сильвером: оказывается, выстоять на палубе ему было совсем не просто!

Возвращаться из теплой Болгарии в холодную Москву не хотелось: дома ждала армия. Обычно актеры служили в Театре Советской армии: носили декорации, играли в массовке. Когда мне полетели повестки, главный режиссер этого театра Юрий Иванович Еремин позвал к себе. А я все отказывался: из-за постоянных съемок получал отсрочку. Дотянул до двадцати шести лет, когда уже не отвертишься, сунулся в Театр армии, но услышал: «Олег, мы долго вас ждали, теперь места нет». Пришлось идти в военкомат на общих основаниях. Меня распределили в Нахабино, в инженерный полк.

Относились там к актеру, как к скомороху. Это было потерянное время: выдернули из любимой профессии, подъем по приказу, портянки... Ну не мое! К тому же меня, двадцатишестилетнего, пытается поучать какой-нибудь двадцатилетний «дед». Самоутверждается. Я себя в обиду не давал — отвечал жестко. И за других заступался: начали как-то солдаты над деревенским парнем издеваться, что подтянуться не может. Я не стерпел, высказался — посадили «на губу». Спать в этой «темнице сырой» не давали, кормили кое-как... Потом напомнила о себе старая травма — понадобилась операция на мениске. И виноват был не столько конь из «Капитана Гранта», сколько драки по юности, занятия карате... Отправили в больницу в Воронеже, потом комиссовали — не дослужил каких-то пару месяцев. Вздохнул с облегчением.

— Свою жену вы встретили, когда служили в армии?

— Меня отпустили в увольнение, и я приехал в Москву. Шел по Тверской (тогда улице Горького) и увидел девушку: светлые волосы рассыпаны по плечам, узкая юбка до середины икры... Настолько понравилась, что поборол смущение и подошел. Все последние месяцы службы, едва выпадала увольнительная, спешил на свидание к Ларисе. В остальном все как у всех: прогулки, кино, кафешки... Отношения были простыми и честными — без вуали. И мое предложение руки и сердца звучало скорее практично, чем романтично.

Лариса училась в педагогическом на преподавателя английского языка. А поскольку прописана была в Сходне, не в Москве, по окончании института ей грозило распределение в какую-нибудь тьмутаракань.

Я же недавно улучшил свои жилищные условия: сначала ютился в общежитии Малого театра, делил квартиру с тремя актрисами, по-джентльменски заняв самое тесное помещение — на пяти метрах умещались только кровать и стул. После «Капитана Гранта» меня уже стали узнавать на улице, и коллеги по Малому замечали руководству: «Известный артист, а живет в кладовой!» Тогда театр выделил мне более просторную комнату в коммуналке с одним соседом. Дал Ларисе ключи от своей квартиры и предложил стать моей женой: «Ничего сейчас не отвечай. Если откроешь мне дверь через три недели, когда вернусь с гастролей, — будет считаться согласием». И она открыла! Счастливая, в белом платье с большими черными тюльпанами!

Второе в жизни знакомство с родителями девушки тоже получилось весьма натянутым: полдня тупо сидели и смотрели телевизор, а потом я вдруг сообщил, что хочу жениться. Нам с Ларисой не нравились помпезные традиции вроде кукол с расставленными ногами на капоте автомобиля. Так что пышных торжеств не устраивали. Даже родственников на нашей свадьбе не было, только свидетели — мой товарищ Дима Золотухин с девушкой.

Зрителям Золотухин известен по роли Петра I в картинах Сергея Герасимова «Юность Петра» и «В начале славных дел». Журнал «Советский экран» назвал его лучшим актером 1981 года. Но через некоторое время после звездной роли у Димы начались проблемы со связками: он лишился голоса, сипел. И все равно состоялся — стал режиссером и сценаристом. А недавно сделал операцию на связках и появился в эпизоде нашумевшего фильма-катастрофы «Экипаж». Рад снова видеть его в наших рядах.

— Вскоре после свадьбы у вас родилась дочка. Были готовы к отцовству?

— Честно скажу, отцом осознал себя гораздо позже, когда дочка уже подросла. А в момент рождения Кристины был на съемках в Карелии. Конечно, помогал жене как мог, но это была скорее обязанность: пеленки, молочная кухня, стирка... В основном занимался тем, что зарабатывал деньги, дабы обеспечить семью. Казалось, в этом и заключается роль мужчины-добытчика, но понимаю, как много своим детям недодал. Еще и время было такое — начало девяностых. Страна рухнула, а вместе с ней и отечественный кинематограф.

Из театра я к тому времени уже ушел. Никогда не участвовал в интригах за распределение ролей: просто занимался любимым делом. Но однажды не смог избежать конфликта. Играл в спектакле «Долгий день уходит в ночь» в шикарном составе: Саша Михайлов, Наташа Вилькина и Рома Филиппов. В 1991 году произошла трагедия — умерла Наташа. Кроме этого спектакля, ролей в театре в последнее время у нее не было. Страдала от невостребованности. Инсульт случился после разговора с начальством, Вилькина пыталась пробить свой моноспектакль. Боль от потери еще не утихла, но театр это конвейер — на ее роль срочно ввели одну народную артистку. И та на фоне общего горя стала вести себя на сцене довольно странно: самозабвенно упивалась своей красотой и, как ей казалось, талантом. Актеры постарше закрывали на это глаза, а я не смолчал. Ну и народная этого не потерпела. Чтобы ее уважить, меня наказали — перевели из штата на договор. Фактически ничего не изменилось, я даже стал свободнее для съемок, но осадочек, как говорится, остался.

Поначалу злился, а потом понял, что меня эта актриса только подтолкнула к новой жизни. Все равно людям стало не до театров — есть было нечего. Я не видел для себя в ту пору другого выхода кроме эмиграции — необходимо ведь кормить семью. Поездив со съемками и гастролями по Европе, понял: там всегда будешь человеком второго сорта, как бы ни старался покупать такие же машины и дома. А вот в Америке, по рассказам знакомых эмигрантов, всем плевать, говоришь ли ты по-английски и где родился, главное — что из себя представляешь. Подучил язык, купил билет в один конец... Полетел за океан практически без денег — все, что удалось скопить, оставил семье. Дочке только исполнилось три годика, подумал: тащить ее с собой глупо. Конечно, жене было тяжело отпускать меня на другой конец света. Но мы доверяли друг другу, оба надеялись на новую жизнь...

Однако, как уже говорил, иллюзий об актерской карьере в Голливуде не строил — собирался осваивать какую-нибудь новую специальность. Планировал стать риелтором. Но когда прибыл в Нью-Йорк, перебрал не меньше двадцати профессий. Знакомые знакомых приютили в подвале за гроши. Голодал, экономил на всем: мог пройти семьдесят пять кварталов, чтобы не тратиться на метро, — деньги оставлял на еду. Нашлось применение даже моим бойцовским навыкам: выступал в соревнованиях по кикбоксингу. Проходили такие бои в баре, посетители которого устраивали что-то вроде тотализатора. Для того времени зарабатывал прилично, пока опять не оказался на костылях: получил удар по голове — тело по инерции развернулось, а нога осталась на месте. Хрусть! Упал, очнулся — гипс. На лечение потратил больше, чем заработал — страховки еще не приобрел.

По возможности старался звонить маме и жене. Получалось, конечно, не каждый день. Однажды на другом конце провода услышал мамин плач: «Стаса убили!» Мы с братом были близки, он всегда на меня равнялся: следом переехал в Москву, окончил Институт культуры, отслужил в армии. А потом наступили лихие девяностые... Я улетел в Штаты, а Стас ввязался во что-то. Темная история. До сих пор не знаем, как погиб, из-за чего. Я только гадаю: если бы остался в Москве, мог бы оказаться на его месте? А успеть спасти? Очень остро тогда ощутил одиночество, оторванность от родных: даже на похороны не мог приехать — как раз подал документы на гражданство, да и денег на билет не было.

Устроился в русское кафе в Нью-Йорке и на собственной шкуре проверил штамп о том, что все голливудские актеры сначала служили официантами. Казалось бы: самая простая работа, но меню ресторана включало кучу странных блюд с заморскими названиями, о которых я и слыхом не слыхивал — ризотто, гаспачо... Все и не упомнишь!

Однажды заглянули поужинать Олег Видов с Савелием Крамаровым, которые подружились в эмиграции. Хозяин подошел к ним засвидетельствовать почтение и между делом сообщил: «А у нас тут работает русский актер из Малого театра!» Они меня пригласили к себе за столик, расспросили, принялись делиться опытом: «Что сидишь в Нью-Йорке? Поезжай в Лос-Анджелес — там больше возможностей!»

Знаменитый взгляд Савелия Крамарова изменился — глаз больше не косил, в США он сделал операцию. Выглядел довольно бодро, но было очевидно: его американская мечта не сбылась. Это лотерея. А с Видовым мы потом пересекались на площадке, и он радовался, что вовремя направил меня, помог советом. Хотя даже в Нью-Йорке я, чтобы не забывать профессию, снимался в студенческих работах начинающих режиссеров — абсолютно бесплатно.

Вскоре после той встречи с коллегами я купил автомобиль за пятьсот долларов, сущую развалюху, и отправился в Лос-Анджелес. Маршрут проложил через всю Америку: Великие озера, Чикаго, Вашингтон, Аризона, Лас-Вегас... Проезжал города мормонов и будто на машине времени переносился в XIX век. Уклад жизни этих людей с тех пор мало изменился: у них минимум техники, женщины ходят в чепчиках, многоженство и многодетность процветают — видел такие семьи... Еле дотянув до Лос-Анджелеса, мой автомобиль превратился в металлолом.

В Калифорнии поначалу тоже работал в ресторанах, продавал машины, затем устроился таксистом. Продолжал «бомбить», уже ходя на кастинги, — надо было платить за квартиру. Опять же не обошлось без приключений: и наркоманов возил, и бандюганов... Как-то ночью мне в лоб прямо через стекло наставили пистолет. Ничего не поделаешь, пошел на таран! Сбил налетчика и уехал — тут или он меня, или я его!

Шаг за шагом шел к своей цели: снялся в рекламе, потом нашел агента, вступил в Гильдию киноактеров (если в ней не состоишь, тебя вообще никуда не утвердят). В мировой столице киноиндустрии все устроено так, чтобы ни с кем не делиться куском пирога. Хотя к русскому актеру относятся с неким пиететом — понимают, что у нас хорошее образование.

Когда Роберт Де Ниро искал русского шпиона в свою режиссерскую работу «Ложное искушение», он мою подготовку отметил — утвердил. Но поскольку к съемкам Де Ниро готовился шестнадцать лет, поработать нам удалось только года через четыре — уже в середине двухтысячных. Моему появлению на новом кастинге Роберт обрадовался, утвердил по второму разу. На площадке он, хитро щурясь, за всеми наблюдает — кто чего стоит. И каждую сцену примеряет на себя как актер. На этом проекте мы больше всех работали в паре с Мэттом Дэймоном. По утрам завтракали вместе, днем обедали, только вечером разъезжались — каждый в своем лимузине. Там не принято, как у нас, сидеть за кружечкой пива и расслабляться — все держат дистанцию. Да и съемочные дни порой длились по шестнадцать-восемнадцать часов. Снимались в Доминикане, но было не до отдыха. После окончания съемок фильма мы с Де Ниро периодически общаемся: он приглашал в свой ресторан, на премьеры, на Рождество прислал красивую сумку и плед с моими инициалами... Но в дом друг друга не приглашали — это не принято.

То же самое и с Джулией Робертс, с которой снимались в фильме «Ничего личного» на Багамах. Ко мне туда прилетела жена, я их познакомил. Могли пообедать вместе, но не более того. При своей миловидной внешности и лучезарной улыбке Джулия — четкий профи, и в беседах мы в основном обсуждали наших героев. Иногда я предлагал что-нибудь добавить в образ, но меня отсылали к продюсеру, который отвечает за изменения в сценарии. Это в России все в последний момент можно переписать на коленке...

Когда снимался в «Сердцеедках», учил Сигурни Уивер народному танцу. Роль у меня там эпизодическая — играл руководителя русского ансамбля, вот меня и привлекли: показал ей два притопа три прихлопа. При всей простоте этих движений Сигурни все спрашивала: «Олег, я правильно танцую?»

— Когда вы более или менее встали на ноги, в 1994 году смогли перевезти семью. Ваши дети — скорее американцы, чем русские?

— Два года я провел без семьи и был счастлив, когда с ней воссоединился. Казалось, теперь черная полоса в нашей жизни подошла к концу. Джон — по-нашему Иван — появился на свет в США, у них с дочерью разница в девять лет. Мне предложили присутствовать при родах. Для русских такое было в диковинку, я об этом только слышал... А оказалось даже приятно: увидеть, как появляется на свет твой сын.

В конце концов, подобное в жизни случается нечасто. Прошел вместе с женой через все мучения. Причем в Америке свои причуды: например ночью там никто не рожает — врачи должны отдыхать. А у Ларисы по закону подлости схватки начались именно вечером: ей сделали укол, который оттягивает процесс, и отправили домой до утра. В рабочее время нас обоих запустили в отдельную палату: кресло для мамы, кресло для папы — все предусмотрено. Сидел, вспоминал свои визиты в советский роддом, когда дочка родилась: передать в палату ничего нельзя, навещать тоже — мол, микробы. И все равно Кристина подхватила стафилококк — месяц провела в больнице. А тут я сходил за фастфудом, принес жене...

Когда малыш родился, мне его сразу в руки сунули:

— Подержите!

— Вы что? Руки грязные!

— Вы не видели, откуда он появился? — поднял брови врач.

Там вообще за ребенка отвечает отец. Чтобы малыша ни с кем не перепутали, я его носил на все осмотры и возвращал обратно маме. Никаких ограничений, запретов. Через два дня страховка заканчивается — вас в любом случае выписывают. Без задержек и передержек.

Наверное, только в середине девяностых я наконец и ощутил, что такое отцовство: старался по возможности общаться с дочкой и сыном. Мы проводили вместе время на пляже, теннисном корте.

Когда у Кристины начался переходный возраст, волновался: слишком много появилось соблазнов — у нас в Союзе-то такого разнообразия не было. Секс, наркотики и рок-н-ролл! Случались и жесткие беседы с ее поклонниками. Дочкины одноклассники могли прийти к нам в дом и не здороваясь, в обуви, плюхнуться на диван. Или заглянуть в холодильник и взять что-нибудь оттуда. Учил ухажеров хорошим манерам.

Образование — отдельная тема. В младших классах все сидят на полу — нет парт, учебников. С ребенком постоянно нужно что-то лепить, красить... А то, что мы осваивали во втором классе, у них входит в программу пятого-шестого. В результате считать дети не умеют, читать не любят. Правда, дочка как раз училась хорошо, а вот Джон сопротивлялся до крика: «Не хочу, не понимаю, не умею!» Они не так хорошо говорят по-русски, но мы стараемся, чтобы родной язык не забывали. Кристине сейчас двадцать восемь, уже третью магистратуру заканчивает: сначала хотела быть нейрохирургом, но это на поверку оказалось очень сложно, поэтому поступила в Финиксе в продвинутую медицинскую школу на дантиста. Сыну девятнадцать, он только определяется в жизни.

Так получилось, что семья переехала ко мне в 1994-м, а с 2002 года я начал постоянно сниматься в России и мотаться между двумя континентами. Снова не мог быть рядом с родными... Но и обеспечивать их надо было по-прежнему — не отказываться же от выпавшего шанса!

А выпал он мне так. В 2002 году у отца случился инсульт, я со съемок в Америке не успел прилететь на похороны. Месяца через два отправился в Донецк навестить маму: боялся, что и ее могу потерять. Предлагал переехать ко мне, но на родине мама как рыба в воде: у нее там своя жизнь — квартира, друзья, могилки... Сейчас она просыпается ночами от того, что улицы обстреливают, но уезжать не хочет. Хотя моя дверь всегда открыта — только скажи.

Тогда я летел к маме из Лос-Анджелеса через Москву и, пользуясь случаем, зашел в Малый театр и на «Мосфильм». Киностудия с приходом Карена Шахназарова потихоньку возрождалась, мне предложили снова сотрудничать. Сначала Олег Погодин пригласил в фильм «Родина ждет». На съемках подружились с Владимиром Турчинским — душевный, компанейский был человек. Постоянно приглашал в свой спортклуб, на премьеры. Я очень переживал, что его не стало, — и опять меня не было в Москве...

Потом были съемки в фильмах и сериалах: «Господа офицеры», «Двойная фамилия», «Майор Ветров», «Псевдоним «Албанец», «Код Апокалипсиса», «Группа Zeta»... Работы стало много. Однажды после съемок режиссер Вадим Шмелев пригласил поучаствовать в написании сценария «Игры на выбывание»: поехали с ним ужинать и просидели всю ночь, довертели несколько сцен. В сериале «Таинственная страсть» я сыграл писателя Юрия Нагибина, которого часто видел на посиделках Малого театра, так что образ рисовал с натуры.

Жизнь в жанре экшен продолжается: в долгоиграющем сериале «Лесник» снимали погоню на воде — и вдруг лодка с актерами загорелась. Услышал только — «Прыгайте!» Машинально выполнил команду, и за спиной раздался взрыв. Все, слава богу, выжили. А был случай: человек из массовки не рассчитал силы и так мне вмазал, что я потерял сознание. Не говорю о том, что проект тяжелый физически — все время в лесах, на морозе.

— Как вы с женой переживали очередные разлуки?

— Когда в двухтысячных начал мотаться между Америкой и Россией, по полгода не бывал дома. Почти все праздники жена проводила в США одна и в результате не выдержала: «Больше так не могу!» Поначалу очень обидно стало, но постепенно я осознал, что Лариса к этому пришла не сразу и не так легко...

Всегда казалось, что я для семьи стараюсь — все в дом, все в дом. А на самом деле, безусловно, тешил свои актерские амбиции. Супруга же чувствовала себя брошенной. Хотя к изменам всегда относился как к предательству. На съемках, конечно, может возникнуть химия чувств с партнершей, но следует задуматься: «Ты сейчас сделаешь больно кому?» Ведь плохо будет всем. Так что даже ревности в нашем браке не было. После Ларисиного ультиматума меня захлестывали эмоции: все переживал в себе, высказать было бы легче, но не правильнее. А нам удалось разойтись цивилизованно, без ссор и драк.

В 2013 году я спокойно подписал бумаги по разводу, с Ларисой мы сохранили хорошие отношения. Просто настал момент, когда оба переросли этот брак и каждый пошел своей дорогой. У Ларисы сейчас замечательный мужчина, который прекрасно относится к моим детям. Он все время с ней рядом, и я вижу: она счастливее, чем со мной.

У меня через какое-то время тоже появилась женщина... На момент развода мне было уже за пятьдесят и я по своей привычке не загадывал, смогу ли полюбить снова. Но перед глазами мама, которая осталась одна, и я понимал, что хотел бы разделить с кем-то старость. Романтический образ «одинокого волка» — это литература. В быту я человек самостоятельный, поэтому женщину искал не за тем, чтобы борщи варила и рубашки гладила. Главное, чтобы было приятно вместе просыпаться по утрам. И за меня все решила судьба. Однажды обедали с бывшим однокурсником и его женой. Спрашивают:

— Как в личном?

— Весной развелся...

— О, мы тебя кое с кем познакомим!

Так я встретил Анну и пазл сложился: мы даже фразы произносим одновременно, у меня такого взаимопонимания еще не случалось. Нам комфортно и молчать вместе, и всегда есть о чем поговорить. Схожие вкусы в книгах, фильмах, отдыхе. Я романтик: дарю цветы, говорю приятные вещи, устраиваю нам путешествия. Нынешней весной предложил Анне пожениться. Она смеялась: «Первый раз вижу мужчину, который бы сам шел в ЗАГС!» А я это сделал скорее для нее: понимаю, что для женщины брак — важная вещь, хоть она об этом никогда не скажет. Поженились мы без лишних церемоний, уже потом поставил друзьям ящик шампанского.

Иногда в гости приезжают дети: и мои, и Анин сын. У каждого из нас были квартиры в Москве, но не очень удобные — для совместного проживания я купил третью. Сначала подумывал о загородном доме с бассейном, но жена нашла правильное жилье в черте города, где рядом есть и вода, и природа. Пока мой дом здесь. А на будущее, как всегда, не загадываю...

Благодарим салон Bamax Интерьеры за помощь в организации съемки.

Олег Штефанко

Когда мне было десять лет, родился младший брат Стас.

В четвертом классе учителя заметили, что я хорошо читаю стихи.

Но руководитель Малого Михаил Царев отпустил меня на целых два года для съемок в фильме «В поисках капитана Гранта».

Мы с братом были близки, он всегда на меня равнялся: следом переехал в Москву, окончил Институт культуры, отслужил в армии. Со Стасом и моей малышкой Кристиной.

Иллюзий об актерской карьере в Голливуде я не строил.

Когда Роберт Де Ниро искал исполнителя на роль русского шпиона в свой фильм «Ложное искушение», он мою актерскую подготовку отметил. На проекте мы работали в паре с Мэттом Дэймоном.

С Де Ниро периодически общаемся: он приглашал в свой ресторан, на премьеры, на Рождество прислал красивую сумку и плед с моими инициалами...

С детьми. Кристине сейчас двадцать восемь, уже третью магистратуру заканчивает. Сыну девятнадцать, он только определяется в жизни.

В быту я человек самостоятельный, поэтому женщину искал не за тем, чтобы борщи варила. Главное, чтобы было приятно вместе просыпаться.

Беседовала Мария Черницына